нового страшного удара: повалился набок, откатился в сторону. Его мощное, взрослое тело сделало это словно бы само — без всякой команды со стороны Сашки. А тот, кто хотел вторично ударить, сам не удержал равновесия. Его повело вперед, и он упал бы рядом Сашкой, если бы не выставил вперед предмет, который перед тем использовал как дубину.

Импровизированная дубина (один конец — тонкий, другой — утолщенный, как у бейсбольной биты) переломилась пополам при столкновении с тротуаром. И даже в своем полуобморочном состоянии Сашка испытал прилив удивления, когда понял, чем именно ударили его сзади: нападавший сжимал в руках обломок гигантской сосульки. Во времена Сашкиного детства такие срезали из-под московских крыш при помощи лазера. Но тогда их ледяные обломки сразу вывозили куда-то. А теперь, как видно, стали бросать прямо под стенами домов.

Всё это промелькнуло у Сашки в голове за доли секунды. Вот — он откатился в сторону, сумев избежать нового сокрушительного удара ледяной биты. А в следующий миг его уже саданул ножищей в незащищенный бок тот мужик, который давеча говорил, что его (в смысле — Сергея Седова) не забыли.

— Зря ты и твои дружки укокошили дворника на автостоянке «Перерождения», — выговорил он почти насмешливо. — Дворник-то был — мой дед!

И он снова взмахнул ногой — явно целя Сашке в висок.

Вот только — нанести удар он успел. В Сашкиной голове словно бы что-то перещелкнуло. И щелчка этого хватило. Да и немудрено: Сашка исподволь жаждал именно такого щелчка.

Он схватил обеими руками и рванул на себя ножищу в зимнем ботинке. Внук злосчастного дворника с размаху грянулся спиной на тротуар, затейливо выматерился и попытался вывернуться из Сашкиного захвата. И — да: Сашка его ногу выпустил. После чего с размаху двинул внуку дворника локтем в переносицу. Сашкина куртка отчасти смягчила удар — но всё равно послышался мерзкий хруст, а из носу нападавшего двумя густыми струями хлынула кровь.

Трое друзей, вместе с которыми внук дворника преследовал Сашку, при виде случившегося опешили — застыли на месте. И — бывший школьник Александр Герасимов вполне мог бы этот момент использовать, чтобы дать деру. Однако школьником-то он больше не был — и не только внешне.

Он резко, одним махом, вскочил на ноги — проигнорировав полыхнувшую в голове боль. А затем выхватил обломок ледяной биты у того мужика, который врезал ему по затылку. И ткнул его под дых этой битой-сосулькой — той частью, где находился слом.

Мужик охнул, согнулся, прижал к животу обе руки. А Сашка снова взмахнул тем же ледяным обломком — описал им горизонтальный полукруг, будто косой. Из двух мужиков, что застыли в поле Сашкиной видимости, один успел податься назад. Но зато другому острая ледышка вспорола куртку на груди. Мужик издал хриплый крик боли, а бионейлон, из которого куртка была пошита, окрасился в алый цвет.

Сашка тоже издал возглас — торжествующий. Но в этот самый момент внук дворника, о котором он успел позабыть, ударил его сзади подсечкой по ногам. И бывший школьник снова оказался на тротуаре, тут же получил новый сильнейший удар ногой по ребрам. И услыхал прямо над собой гнусавый голос:

— Зря ты, Седой, деда моего укокошил! Я ведь знаю: это он впустил тебя и твоих дружков в «Перерождение»! Но ты передавай ему от меня привет — скоро ты с ним увидишься!

Сашка попытался было встать. Но его мгновенно принялись лупить ногами уже с двух сторон — так что он успел только подтянуть колени к груди и закрыть сведенными предплечьями лицо. И еще — он успел пожалеть о том, что не сумел убить никого из этой четверки. Ясно было: сейчас в мерзлый тротуар его примутся втаптывать все четверо.

И тут возле тротуарного бордюра затормозил невесть откуда взявшийся ярко-красный «Руссо-Балт».

Глава 17. Не дамское оружие

1

Филипп Рябов оглядывал с крыши штаб-квартиры ЕНК ночную Москву: сияющую огнями рождественской иллюминации, но почти лишенную какого-либо движения. Фил видел с высоты, что по улицам катят одинокие — словно странники в пустыне — электромобили, а пешеходов он и вовсе не мог углядеть. И только мельтешение снежинок в воздухе нарушало статичность картины — позволяло понять, что смотрит он не на фотоснимок, а на реальный город.

Фил изо всех сил старался не думать обо всем, что он делал в течение минувшего часа. Наверное, в прежней своей жизни — той, какая у него была до 2077 года — он рассмеялся бы в лицо тому, кто хотя бы намекнул ему, что он вообще способен на такое. Но — за минувшие десять лет много чего изменилось. Сам он — так изменился аж два раза! В первый раз — когда трансмутировал в своего тестя, профессора Королева. А вторично — менее года назад, когда превратился в президента всесильной корпорации «Перерождение», Дениса Молодцова.

— Так что же, Денис Михайлович, — обратился к нему один из двух охранников, которые стояли теперь справа и слева от него на завьюженной верхотуре, — может быть, нам всё-таки стоит запросить подкрепление?

— Зачем нам это? — Филипп Рябов изобразил усмешку. — У нас здесь и так сопровождающих — выше крыши.

И он был прав. Мало того, что на крышу с ними вместе поднялся господин Ф. с полудюжиной своих подчиненных и десятком полицейских, так здесь еще и толпилось теперь человек двадцать тележурналистов, операторов и технических работников ЕНК. Все они готовились транслировать событие, на освещение коего Единый новостной канал получил эксклюзивные права: показать всей Евразийской конфедерации обращение Дениса Молодцова. Обращение, в котором тот собирался не только от своего имени, но и от лица возглавляемого им «Перерождения» сообщить информацию, которая коснется всех без исключения. Не только граждан Конфедерации — всех, кто был потребителем продукции и технологий его корпорации на глобальном рынке.

Поразительно, но журналистская братия почти не обращала теперь внимание на того, кто появился на крыше первым — на мужчину с плакатом, хотя совсем недавно все телеобъективы смотрели именно на него.

Бывший безликий — у которого теперь лицо имелось! — по-прежнему держал в руках свой плакат, надпись на котором гласила: «Во всем повинен отец. Покарайте его!» По-над крышей гулял ветер, швырял человеку с плакатом пригоршни мелкого снега в его новообретенное лицо. Однако тот и бровью не вел — в буквальном смысле. Черты его словно были вырезаны из дерева, как и его широко раскинутые руки, из которых ветер пытался, однако никак не мог